Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935 - Страница 57

Прохор. Даже… ноги трясутся! Иди, Натка, иди! Что там… такое?

Наталья. Если помер, значит, судить некого?

Прохор. Ид-ди, говорю! (Остался один, пьёт холодный чай. Бормочет.) Вот так… чёрт! Ух…

Лиза (вбегает, говорит испуганно, вполголоса). Прохор Борисыч, как же это? Он совсем здоровый был…

Прохор. Что — как же? Был и — нет! И может, это обморок?

Лиза. Совсем здоровый… Прохор Борисыч… давеча, порошок-то…

Прохор (ошеломлённый). Что-о? Это ты… (В ярости схватил её за горло, трясёт.) Если ты, дикая рожа, не забудешь… если ты… ах ты, змея! Что выдумала, а? Как ты смеешь? (Оттолкнул её, отирает пот с лысины.)

Лиза. Вы же сами приказали всё говорить вам…

Прохор. Что говорить? Что видела, слышала, о том — говори! А — что ты, видела? Ты — выдумала! Вы-ду-ма-ла, а не видела. Пошла вон, идиётка! Я те всыплю… порошок! Слово это забудь…

(Выгнал. Мечется по комнате, подходит к двери, и как будто не может шагнуть дальше. Входят Васса, Людмила, за ними Пятёркин.)

Прохор. Что, Вася, как? Действительно?

Васса. Да. Кончился.

Людмила. Мама, я возьму лавр?

Васса. Да, бери.

(Пятёркин выкатывает кадку с лавром. Людмила взяла с подоконников цветы, уходит, тотчас возвращается.)

Прохор. Удивительно, как это он? Вполне… здоров был. Мы с ним до четырёх утра…

Васса. Коньяк пили.

Прохор. Верно. Мне сейчас вот Лизавета сказала — порошок ты ему…

Васса. На изжогу жаловался. Соды попросил.

Прохор (обрадовался). Сода? Ага!

Людмила. Дядя Прохор, ты ужасный! Папа скончался, а ты улыбаешься… Что это?

Прохор. Ничего, Людок…

Васса (у телефона). Шесть — пятьдесят три. Да. Спасибо. Кто? Вы, Яков Львович? Пожалуйте к нам. Нет, сейчас, немедля. Да, Сергей Петрович скончался. Нет, был вполне здоров. В одночасье. Никто не видел как… Пожалуйста.

Прохор (тихо, с восхищением). Богатырь ты, Васса, ей-богу!

Васса (изумлённо). Это что ещё, что ты плетёшь? Опомнись! Дурак…

Занавес

Второй акт

Через несколько месяцев. Та же весёлая комната. Васса — сидит в кожаном кресле. На тахте — Людмила, Наталья, Анна, Евгений Мельников. Отпили чай, самовар и посуда ещё не убраны. Вечер, горит огонь, но в комнате мягкий сумрак. В саду луна, чёрные деревья.

Васса. Ну вот, рассказала я вам старинные свадебные обряды, рассказала, как в старину мужья с жёнами жили…

Анна (тихо). Страшно жили.

Наталья. И глупо очень.

Людмила. А почему люди несчастны, Вася?

Евгений. По глупости и несчастны.

Васса. Почему несчастны — я не знаю, Людка. Вот Онегин с Натальей знают — по глупости. Но говорят — да я и сама видела — умные-то несчастней дураков.

Евгений. Если принять, что богатые умнее бедных…

Васса. Богатые, конечно, умнее, а живут дрянно и скудно. И никогда богатый не веселится так от души, как бедный.

Анна. Это верно.

Наталья. Значит, нужно жить в бедности.

Васса. Вот, вот. Именно — так. Ты попробуй, Натка, испытай. Выходи замуж за Онегина и поживи. Он будет подпоручиком в пехоте, ты — полковой дамой, есть такие. Приданого я тебе не дам, и жить будете вы на сорок целковых в месяц. На эти деньги: одеться, обуться, попить, поесть и гостей принять да покормить. Детей заведёте на эти же деньги, да…

Наталья. Я детей родить не стану. Зачем несчастных увеличивать?

Васса. Это, конечно, умно. Зачем, в самом деле? Так вот, Онегин, впереди-то у тебя сорок целковых и денщик, каждый день будет котлеты жарить из дешёвого мяса с жилами.

Евгений (мрачно). Я, может быть, во флот перейду…

Людмила. Я тоже не пойду замуж, страшно очень! Я лучше путешествовать буду, ботанические сады смотреть, оранжереи, альпийские луга…

Наталья. Всё это переделать надо — браки, всю жизнь, всё!

Васса. Вот и займись, переделай. Гурий Кротких научит, с чего начать.

Наталья. Я без него знаю — с революции!

Васса. Революция вспыхнула да и прогорела — один дым остался.

Анна. Это вы — про Государственную думу?

Васса. Ну хоть про неё. Там головни-то шипят. Сырое дерево горит туго. А Гурий Кротких — научит. Он за двести целковых в месяц меня хозяйствовать учит, а тебя рублей за пятнадцать будет учить революцию делать. Полтина за урок. Пришёл ко мне служить — штаны были мятые, а недавно, в театре, гляжу — на жене его золотишко кое-какое блестит. Так-то, девицы! В матросы, значит, Онегин?

Евгений. Это не решено. И почему вы зовёте меня Онегиным?

Васса. Решай. Тебе пора юнкером быть, а ты всё ещё кадет. А Онегиным я тебя называю…

Наталья. Он не похож на Онегина.

Васса. Разве? А такой же — надутый… Ну, ладно! Конечно, тебе, Ната, лучше знать, на кого он похож.

Наталья. Ни на кого.

Васса. Из людей?

Евгений (обиженно). Я совершенно не понимаю, когда вы шутите, когда говорите серьёзно. Странная манера!

Васса. А ты не сердись, не обижайся, ты — понимай. Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует».

Евгений. Не вижу в этом ничего… интересного.

Наталья. Мать любит дразнить людей.