Ленька в «хазе». Какая-то баба подвязывает к его лохмам бутылки за горлышки.
Лисица. Гляди не разбей.
Лёнька. Знаю!
Лисица (бабе). Лишили нас помощников, дьяволы.
Вагон. Поезд в пути.
Узбек (рассказывает). Он мине сказал: «Приедем — дадут всем кило хлеба, фунт колбасы, одёжу выдадут, мыть будут».
Голоса:
— А ты верь, дурак! Ему чаю с вареньем обещали. Пирожных…
Лёнька (выпивши). Дадут всем кашки из поганой чашки, пожрём, охнем, да и — подохнем! Эх — ребята! Не верь милиции, держи свои позиции! Споёмте — что ли?
Вид Звенигорода.
Звенигородский монастырь.
Вокзал Звенигорода. Перрон. Чекисты и местная милиция ждут поезда.
Старший чекист. С этим поездом прибудет пятьсот, сразу направить в монастырь. Следить, чтобы не разбежались.
Голоса:
— Пятьсо-от. Держись, город Звенигород.
— Да-а, зададут встряску здешним жителям. Разграбят городишко.
Старший чекист. Решительно воспрещается применение каких-либо физических мер воздействия — поняли? Не бить, не толкать, не орать! Сразу, по разгрузке вагонов, давать каждому хлеб и колбасу. Авось — не побегут, если едой займутся.
Эшелон беспризорных идёт улицей города. Все жуют. Из ворот, из окон неодобрительно смотрят обыватели. Некоторые выражают сочувствие и сожаление:
— Эх, бедняжки! Куда это вас ведут?
— Господи, грязные какие.
Беспризорные отвечают сочувствующим руганью, свистом, показывают языки, кулаки. Вслед им обыватели говорят:
— Жульё всё! Это на горе наше привезли их.
— Заставят нас кормить ораву такую… А ведь!
— Пожалуй, и заставят. Да и обуть, одеть тоже нам велят… Эх, жизнь…
Двор монастыря. Беспризорники ошеломлённо разбились по группам, хмуро озираются, перешёптываются, в общем ведут себя тихо. Их раздевают и лохмотья бросают в костёр среди двора. Восемь парикмахеров стригут их. После стрижки голых ведут в баню.
Баня. Ребят — моют. Охотно моются единицы, в их числе — Узбек, Лёнька, — большинство сопротивляется, хулиганит, плещет друг на друга водой из шаек. Дикий визг, шум, брань, попытки петь.
Ребята выходят из бани на двор, одетые в однообразные костюмы и шапочки. Вид у большинства ошарашенный.
Голоса:
— К чему это готовят нас? Во святые, что ли? В монахи постригли. Чёрт их знает чего они выдумали.
Лёнька. Братишки! Знай своё дело: ни в чём не уступайте. Нас хотят в миленькие перекрестить.
Старший чекист. Ребята! Рассчитывайтесь по десяткам и выберите десятников.
Голоса:
— Это можно! В этом плохого не видно. Увидишь, погоди.
Заметно выделяются группы ребят, которые довольны тем, что вымылись, одеты в чистое. Доволен Узбек, он смотрит в кадку с водой, любуется своим отражением, хохочет, рядом с ним — Язев и Куманёк — парень лет 15.
Язев. Чего же это будет?
Куманёк. Увидим.
Узбек. Хорошо будет.
Язев. Тебе, Узбек, немного надо…
Узбек. Мине? Мине всё надо.
Язев. Тебе дать кусок, ты и не лаешь.
Узбек. Врёшь.
Васька Кабан, тупорылый, низкорослый парень, лет 20, ухмыляясь, агитирует в группе ребят. Их человек двадцать.
— Ну вот, пацаны, значит — прокатились мы на дураках, в бане помылись, пожрали, чуть-чуть оделись. Чего надо делать? Ну, надо, значит, бежать — кто куда! Прямо — сади всей массой! Всех не переловят, а если и поймают которых — ноги не оторвут, опять можно бежать. У них нет такой силы, чтобы сладить с нами. Верно?
Голоса:
— Верно… Когда бежать? Надо сговориться, чтобы — сразу всем.
Старший чекист (кричит). Эй, братишки, обедать!
С криком, свистом — толпа бежит.
Лёнька — десятник. Намеренно неправильно режет пшеничный хлеб, неровными порциями. Куски прячет за пазуху. Бросает их через головы ребят, вызывая этим протесты.
Лёнька (орёт). Вы что здесь — у родной бабушки? Жри, что дают, пока по мордам не дали. Наелся — уходи…
Чекист докладывает старшему:
— Там Лёнька хулиганит…
Старший чекист. Дан приказ в еде не отказывать — никаких конфликтов! Подайте хлеба дополнительно. Они хотят разыграть нас на хлебе.
Чекист, Узбек и Куманёк несут хлеб. Лёнька, поняв, что его затея сорвана, бросает нож, идёт прочь с куском хлеба в руках. Кричит:
— Глядите, Узбек с Куманьком в лакеи нанялись…
За углом церкви Кабан, Лёнька, Язев и ещё человека три.
Лёнька (угрюмо говорит). Сегодня ничего не будет. Все сытые, разморило всех… Да и охраны за стенами много…
Язев. Это верно. Обмякли все.
Кабан. Н-да… значит — надобно солить им, ментам, всяко, кто что придумает, чтоб им невтерпёж солоно пришлось.
Лёнька. Чтоб не мы от них, а они от нас бежали!
Лунная ночь. Трапезная монастыря превращена в спальню, тесно набита беспризорными. Кое-где ребятишки спят. В углу группа слушает, что рассказывает Куманёк.
— А этот, Мартынов, который застрелил Лермонтова, похоронен здесь…
Голоса:
— Сукин сын, выкинуть его из могилы!
— Да это — давно было, от него и костей не осталось.
В другом углу фабрикуют карты из страниц евангелия. Один мальчик аккуратно режет их, другой — растирает кирпич в порошок — готовит красную краску, третий — размешивает сажу в коробке из-под ваксы, четвёртый — готовит трафареты для печатания карт. У двери стоят на стрёме двое мальчиков.