Титова. С удовольствием. Чайком угостите?
Анна. Конечно, если горничная соблаговолит. Вы знаете, мы зависим от прислуги…
(Анна и Титова уходят.)
Сомов (жене). Иди сюда, упрямая! Сыро же! (Лидия идёт. Сомов — встречает её на террасе, обнял.) Ты была с Терентьевым и Арсеньевой? Добродушный мужик. Что он говорил?
Лидия. Так много, что половины я не поняла, а другую не помню. Там Дуняша и его племянница пели — «Потеряла я колечко», — смешные слова, но очень грустили песня.
Сомов. Глупая песня. А что такое эта Арсеньева — в конце концов?
Лидия. Она удивительно просто и веско говорит — «да!» И «нет» — тоже веско.
Сомов. Ну, это ты что-то из забытых пьес Ибсена! Скажи, ты не чувствуешь, что она плохо влияет на тебя?
Лидия. Плохо? Почему?
Сомов. Ну… Наводит грустные мысли — и вообще…
Лидия. Нет, я этого не чувствую. А грустные мысли… Вот зеркало наводит их на меня.
Сомов. Это — чепуха. Ты нисколько не изменилась, даже стала красивее.
Лидия. Спасибо! Но мне кажется, что «потеряла я колечко…»
Сомов. И это — чепуха. Я тебя люблю не меньше. Я очень люблю тебя.
Лидия. Я — не о любви, а о том колечке, которое связывает с жизнью…
Сомов. Ну, вот! Вот это — несомненно от Арсеньевой…
Лидия. Как… торопливо ты сказал, что очень любишь меня.
Сомов. Ох, ты опять впадаешь в этот твой новый тон! Знала бы ты, как это неуместно! Нет, тебя необходимо поскорее отправить за границу. Я думаю сделать это осенью…
Лидия. А я — хочу за границу?
Сомов. Это тебя развлечёт. Даже если и не хочешь — нужно ехать. Это удобнее.
Лидия. Для кого?
Сомов. Для тебя. Я же говорил тебе, что возможны крупные события. Это — между нами, и ты, пожалуйста, не откровенничай на эту тему с учительницей…
Лидия. А — на другие темы?
Сомов. Вообще я прошу тебя держаться с ней осторожно, особенно в тех случаях, если она начнёт что-нибудь выспрашивать. Она выспрашивает?
Лидия. Она рассказывает, выспрашиваю я.
Сомов. О чём?
Лидия. О пионерах, комсомольцах, о ликвидации безграмотности…
Сомов. Тебе это интересно?
Лидия. Я не понимаю — какие радости находит в этом молодая, красивая женщина? Арсеньева — находит.
Сомов. Это — радость нищих духом, Лида.
Лидия. А я — не нищая?
Сомов. Что за вопрос? Конечно — нет!
Лидия. Приятно знать. Но — каким скучным голосом сказал ты это!
Сомов. Оставь этот… нелепый тон!
Анна (из комнат). Коля, ты не помнишь кличку собаки вице-губернатора?..
Сомов. Что такое?
Анна (входит). Ах, прости! Как ты кричишь! Я забыла кличку собаки Туманова, которую ты так любил.
Сомов. Джальма! Джальма…
Анна. Мерси. Вы, кажется, ссоритесь?
Сомов. Ничуть. С чего ты взяла?
Анна. Очень рада, если ошибаюсь. Вы оба так нервничаете последнее время. Это — нездорово. (Ушла.)
(Сомов сердито закуривает.)
Лидия. Продолжай.
Сомов. Да. Так вот — неизбежны крупные события…
Лидия. Война?
Сомов. Может быть…
Лидия. И — снова революция?
Сомов. Почему — революция? Переворот, хочешь ты сказать…
Лидия. Ну да, — революция назад. Контрреволюция?
Сомов. Это пустое слово — контрреволюция. Я говорил тебе: жизнь — борьба за власть… за прогресс, культуру…
Лидия. Да, да, я помню. Ты говорил это, когда мы были близки…
Сомов. Не выдумывай! Ты мне всё так же близка.
Лидия. В спальне.
Сомов. Ты хочешь понять меня?
Лидия. О, давно хочу!
Сомов. Ну, так — пойми! Рабочие захватили власть, но — они не умеют хозяйничать. Их партия разваливается, массы не понимают её задач, крестьянство — против рабочих. Вообще — диктатура рабочих, социализм — это фантастика, иллюзии, — иллюзии, которые невольно работой нашей поддерживаем мы, интеллигенты. Мы — единственная сила, которая умеет, может работать и должна строить государство по-европейски, — могучее, промышленное государство на основах вековой культуры. Ты — слушаешь?
Лидия. Конечно.
Сомов. Власть — не по силам слесарям, малярам, ткачам, её должны взять учёные, инженеры. Жизнь требует не маляров, а — героев. Понимаешь?
Лидия. Это — фашизм?
Сомов. Кто тебе сказал? Это… государственный социализм.
Лидия. Фашизм — это когда у власти маленькие звери, чтоб ими питались крупные? Нужно, чтоб мелкие звери были жирные?..
Сомов. Что за чепуха! Откуда это?
Лидия. Виктор сказал.
Сомов. Виктор? Чёрт… Но — ты же видишь: он — человек пьяный, он морально разрушается, он уже ничего не понимает в действительности…
Лидия. Ты — крупный?
Сомов. Что?
Лидия. Ты — крупный зверь?
Сомов. Послушай, Лидия, — что ты говоришь? Что с тобой?
Лидия. Я — не знаю. Как ты побледнел, и какие злые глаза у тебя…
Сомов. Я спрашиваю… Я должен знать — что с тобой?
Лидия. Я — сказала: не знаю. Но мне кажется, что ты… двоедушен и что этот противный старик, и волосатый Изотов, и горбун — вы все двоедушные… Подожди, не хватай меня. Я должна бы говорить иначе, но у меня нет сильных слов, нет сильных чувств.
Сомов. Ты становишься истеричкой — вот что! Это — потому, что у тебя нет детей.
Лидия. Детей не хочешь ты…
Сомов. И потому, что ты уже не любишь меня… я — знаю!
Лидия. Ничего не знаешь! Ни-че-го! Всегда бывает так: когда я говорю с тобой как с человеком — ты ведёшь меня в спальню.